Ремезовская летопись.

летописьВремя написания летописи датируется от конца XVII века до 1703 года. Автором считается Семён Ульянович Ремезов, возможно также участие его сыновей и отца.
Летопись рассказывает о походе Ермака в Сибирь и разделена на 157 (154) глав. Она основана как на различных устных источниках, так и на летописи Саввы Есипова (1636 г.). В неё также включена Кунгурская летопись.
Ремезовская летопись снабжена 154 чёрно-белыми рисунками, чем отличается от других сибирских летописей. Каждое изображение занимает 9/10 страницы, 1/10 часть занимает текст. На эти рисунки, вероятно, оказали влияние иллюстрации Царственной книги и гравюры «Синопсиса» Иннокентия Гизеля. Рисунки входящей в неё Кунгурской летописи отличаются иным стилем исполнения.
Известно два списка летописи. Первый — оригинал, бывший у Петра Фёдоровича Мировича, а затем перешедший в БАН. Второй был скопирован для Г. Ф. Миллера, который её и открыл.


«ВЗГЛЯД И НЕЧТО»
Последний лист этой рукописной книги — клеймо генеалогического древа тобольских воевод — сын Семена Ремезова заполнил в 1730 году, когда его батюшки уж не было среди живых. С этого момента «Служебная чертежная книга» выпала из поля зрения историков Сибири и снова вынырнула из небытия в 1764 году в личной библиотеке Екатерины II. Вот и разгадывают сейчас: то ли рукопись конфисковали в семействе опальных Мировичей, то ли ее приобрел историк Миллер, то ли еще как… Ясно только, что преподнесли ее в дар царице как бесценный яхонт сибирских древностей. Затем атлас Семена Ремезова перекочевал в иностранную библиотеку Эрмитажа, где хранился среди других рукописных книг, а в середине 19 века передан в Публичную библиотеку Петербурга (сейчас Российская национальная библиотека). И вот тут-то четверть века назад в Эрмитажном собрании отдела рукописей мне отыскали сей раритет, и, надеюсь, понятен тот трепет, с каким я созерцала старинную буквенную вязь, темно-лиловые жилы рек, охристые горные цепи и пунктирные линии дорог, начертанные рукой тобольского изографа на александрийской бумаге с филигранью. Меня отделяли без малого три столетия от тех дней, когда Семен Ремезов с сыновьями Леонтием и Семеном заполняли эти листы (1703—1704 годы).
Конечно, отдельные графические фрагменты из этой рукописи воспроизводились, например, в книгах выдающегося историка архитектуры Виктора Кочедамова. Но все-таки факсимильное издание этой книги, а также «Истории Сибирской» и «Чертежной книги Сибири» один из историков неспроста приравнял по научной значимости события к открытию в русской литературе «Слова о полку Игореве». Что, круто?
А не круто ли покажется вам, что публичная презентация главных трудов Семена Ремезова, изданных благотворительным фондом «Возрождение Тобольска» по личной инициативе его председателя Аркадия Григорьевича Елфимова, прошла в библиотеке Российской академии наук в Петербурге? Что издательский отдел фонда готовил этот проект 10 лет, что древние сибирские памятники сопровождаются томами научных комментариев, что рукописи отпечатаны в Италии (Верона) на высочайшем полиграфическом уровне…
«Служебная чертежная книга» — своеобразный рабочий архив Семена Ремезова и сыновей. Здесь карты сибирских земель, проекты каменного городового строения (кремля), планы кирпичных и железных заводов, чертежи пушек. Словом, листы насыщены элементами и сюжетами истории, исторической географии, топонимики, этнографии, инженерной графики, чертежного дела. Универсальность и широта познаний тобольского самородка сопоставимы разве что с кругозором деятелей Возрождения.
Ясно, что мне не по плечу замахиваться на роль рецензента. Но ведь негоже и молчать об уникальном культурном событии. Ограничусь некоторыми заметками дилетанта, соображениями, не претендующими на системность или научность аргументации. Так сказать, заметками в стиле «взгляд и нечто».
ПАНЦИРИ ЕРМАКА
Всякий, кто хотя бы однажды оказывался в настоящем сибирском застолье, знает, как в какой-то момент всенепременно грянут вдруг «Ревела буря, дождь шумел». Не забыть, как я, застенчивый мышонок, пристроившись где-нибудь в уголочке, обмирала в детстве до сладкого ужаса, до мурашек по коже, когда голоса деда Лаврентия и его гостей наливались какой-то мрачной силой, а лица становились совсем другими — отрешенными и словно страдальческими, даже у страшного охальника дяди Гоши. Из всех слов мне понятней всего были «беспечно спали средь дубравы». Я понимала, что Ермака с его дружиной застали врасплох, что именно беспечность стоила казакам жизни.
Слова этой песни, ставшей поистине народной, сочинил известный поэт — Кондратий Рылеев, и ясно, что он придерживался той версии, что изложена Семеном Ремезовым в его летописи: в погибели Ермака роковую роль сыграли и беспечность, и драгоценные панцири. Еще бы не драгоценные! Ведь по легенде, царь послал Ермаку за его богатырские подвиги в Сибири серебряный ковш, шубу с царского плеча и эти двухаршинные кольчуги, сработанные «мудростно» в пять колец — их, кстати, видел и трогал своими руками, а может, и примерял в отцовской избе наш сибирский летописец (он тогда только входил в юношескую пору: 17 лет). Но об этом после.

remez 4
«История сибирская» рассказана Семеном Ремезовым в картинках.

А вот как Ремезовская летопись об этом говорит. В начале августа 1584 года казачья дружина Ермака шла на стругах «встреч» хану Кучуму по Иртышу. Около устья реки Вагая казаки сделали привал на острове и, утомленные походом, отрубились в молодецкий сон. Ни гром, ни молнии, ни ливень не были им помехой. Но враг-то не дремал. Хан Кучум боялся открытого сражения с дружиной Ермака, и вот выпал для него звездный час. Его лазутчики давно усердно отслеживали продвижение врага, и в эту роковую для казаков ночь, когда «вихри в дебрях бушевали», нашелся отчаянный разведчик в татарском стане, который бродом прошел через реку, проник в лагерь русских и возвратился к хану, прихватив три пищали с патронташами. Смысл понятен: караульные дрыхнут, можно брать русских голыми руками. Вот такое вышло побоище: темень, ливень и «тать в нощи». Все казаки полегли, не оказав сопротивления, а Ермак кинулся к стругу (лодке), но не в силах был вскочить в него, одетый в два царских панциря. Словом, оступившись, атаман упал в реку, и двойная броня утянула его на дно.
А примерно через неделю у Епанчинских юрт (ниже по течению Иртыша) татарин, ловивший рыбу, петлей из переметной веревки вытащил на берег невиданную добычу —воина в богатых доспехах. И конечно сразу смекнул, что тут дело не просто, и кинулся в юрты к своим, чтоб созвать народ. По богатым панцирям все сразу поняли, что это Ермак. Но когда мурза стал их снимать, то из носа и рта утопленника пошла кровища. Задрожал старый мурза, поняв, что перед ними человек божий…
Тут мы сделаем передышку, потому что доподлинную картину в татарском стане вырисовывает «скаска» Аблая-тайши, калмыцкого князька, к которому тобольский воевода направил летом 1660 года Ульяна Ремезова (отца нашего летописца) с дорогим подарком — кольчугой Ермака.
Вам не покажется это уму непостижимым фактом? Служилые русские люди везут национальную реликвию какому-то калмыцкому тайше за тридевять земель, в степную ургу в верховьях Иртыша. Но это была дипломатическая миссия, продиктованная политическим расчетом. На южных окраинах Сибири обстановка тревожная, взрывоопасная, и московские власти решили уважить настойчивые попытки степного феодала Аблая завладеть чудодейственным сокровищем (а почему чудодейственным — об этом речь впереди). Он уж дважды присылал своих послов к тобольскому воеводе. Довольно испытывать терпение Аблая-тайши. Надо с союзниками жить миролюбиво. Вот почему Ульян Мосеев сын Ремезов с товарищами и отправился в далекую Барабинскую степь.
В ставке калмыцкого тайши казакам оказали самый радушный прием. Поломав весь официальный ритуал («чин весь оставил»), Аблай сразу спросил Ульяна, привез ли он панцирь. И когда получил кольчугу в руки то «вселюбезно облобыза» драгоценный дар, поднял его над головой, хваля царя Алексея Михайловича за щедрость. И сразу спрашивает: «Знаешь ли, Ульян, где ваш Ермак лежит?» И не потерялся мудрый Ульян в этой ситуации: мол, не знаем, не ведаем до сего дня, ни как похоронен, ни как погиб. И тут принялся, окрыленный подарками, Аблай таиша рассказывать по своим преданиям…
Как, сняв кольчуги, положили татары обнаженное тело Ермака на лабаз (помост) и стали метать в него стрелы, и как каждый раз нетленное тело кровоточило, приводя всех в трепет и ужас, и так длилось шесть недель. И как к месту происшествия (12 верст от Абалака) прибыл сам Кучум со знатной свитой. «И нарекоша его богом, и погребоша по своему закону на Баишевском кладбище под кудрявую сосну». И как совершили пиршество, какие бывают по знаменитым героям. И как после тризны муллы и мурзы под страхом смерти запретили всем татарам поминать имя Ермака и хранить в тайне его могилу.
Так растроганный, благодарный, потерявший от радости голову Аблай-тайша нарушил религиозный запрет и раскрыл Ульяну страшную тайну. А Ульян не будь простаком, да и попросил записать все эти легенды да скрепить их подписью и печатью тайши. Так возникла «скаска» Аблая.
А почему все-таки такая тайна окутала события? По татарским легендам, чудотворение исходило не только от тела Ермака, но и от его одежды, оружия, доспехов. Влиятельные татары еще до погребения тела разделили священные талисманы: кафтан взял царь Сайдяк, пояс с саблей достался Караче. «И пансыри его раздеиша на двое». Но как мы видим, отыскался только один — у тобольского служилого татарина Кайдаула мурзы, которому еще отец Аблая предлагал за него огромный выкуп: 10 семей ясыря (невольников), 50 верблюдов, 500 коней, 200 быков и коров, 1000 овец. Но тщетно. Видно, не все продается!
Аблай открыл тобольским послам и свою личную мотивацию. Когда он был мал и болен утробою, дали ему пить с земли, взятой с могилы Ермака, — и исцелился. И каждый раз, когда он едет на войну с горстью этой земли, победа обеспечена. А сейчас собирается в трудный поход на казачью орду. Как тут без панциря?
Конечно, между учеными историками ведется спор о достоверности Ремезовской летописи. Например, иные с подозрением оценивают версию гибели Ермака: да едва ли обрядился бы он на отдыхе в свои кольчуги… Но для меня убедительней звучат доводы академика Окладникова. Первый: Семен Ремезов выступает здесь в роли этнографа, записавшего народные легенды и поверья, отсюда и героизация образа Ермака. Довод второй: если зачеркнуть в нашем сознании этот культ нетленного Ермака у сибирских язычников, как бы мы объяснили, что сотни лет русские и татары живут в Сибири бок о бок как добрые соседи. Что касается моего особого интереса, то я догадываюсь, какой огонь любознательности возжег в сердце пытливого отрока Ульян Моисеевич, рассказывая не единожды про свою экспедицию. История словно делалась у Семена на глазах. Правда, посольская поездка в ургу Аблая имела для семьи Ремезовых и вполне прозаические последствия.
СЫНЫ БОЯРСКИЕ
Всякая героическая история имеет, возможно, свою изнанку. Во всяком случае, для меня не менее любопытно, как возвращался Ульян Ремезов из Барабинских степей, о чем летопись, естественно, умалчивает.
Кинулись к нему в ноги «полонянники» калмыцкого князя, просили вывести их из плена. Это были татары, 31 человек (то есть мужчин) с женами и детьми. Полагаю, что более сотни наберется. И Ульян согласился. Вез на своих верблюдах и конях старых и малых и увечных. «И на своем корму, покупая у калмыков дорогой ценою». Довел этот табор до Тары, до русских владений, но при этом понес такие убытки, что полностью разорился, «и жизнь свою тем утратил». И уже много лет спустя (на пороге 18 века) его сын Семен пишет в челобитной: «И от тех долгов я, холоп твой, з братом Никитою оплатица не могу и по се число».
Факт красноречивый, спору нет. Только как его трактовать? Сердобольные побуждения Ульяна Моисеевича понятны во все времена. Но при этом не стоит сбрасывать со счета и то, что Ульян сдал вызволенных пленных татар тарскому воеводе Шаховскому под расписку — в расчете, что они получат землю и станут исправно платить ясак (подать) русскому царю. Значит, выйдет выгода государевой казне. Вот о чем радеет в первую очередь служилый человек Ульян Ремезов, забывая о собственной нужде. Интересы государя превыше всего — так повелось в семействе Ремезовых.
Именно после удачной дипломатической миссии Ульян произведен в чин стрелецкого сотника. Тогда почему же во всех официальных бумагах 17—18 веков Семена Ремезова непременно именуют сыном боярским? Это покажется нелепостью, если не знать, что «сын боярский» не означало тогда сына боярина, это всего-навсего титул, говорящий о принадлежности человека к служилому дворянству. Титул Семен Ремезов унаследовал от деда Моисея, более известного под именем Меньшой. Моисей Ремезов служил в Москве при дворе патриарха Филарета, да чем-то прогневил владыку, за что и сослан в Тобольск. Однако его недюжинная храбрость и ум пришлись здесь ко двору… воеводы. Как и полагалось служилым людям своего времени, все свои 20 лет службы Моисей-Меньшой провел в дальних походах, то прибирая в ясак, то усмиряя непокорных. И в какой-то степени и сын Ульян, и внук Семен повторили его судьбу: как только входили они в зрелый возраст, так «поверстывали» их в дети боярские. А это значило нескончаемые «посылки» (командировки): то в разведку для досмотру земель и соляных озер в верховья Ишима, то в Кунгур делать чертеж города и уезда и искать кратчайшую дорогу от железных заводов до Камы. Кстати, в кунгурскую экспедицию отправился Семен Ремезов в 1703 году с сыном Леонтием по вешнему льду и не раз проваливался под лед и едва не утонул. Да, это были рискованные рейды — на конях, на лодках, на нартах, пешим ходом. А то однажды Ульян 10 недель шел на лыжах по суземью (труднопроходимые земли) и обморозил руки и ноги. Это какой же выносливостью надо было обладать?
remez 1
Фрагмент фасада Приказной палаты по проекту Ремезова.

Уже в зрелую свою пору Семен Ремезов пишет: «Душам же свет — ученье книжное». Его университеты — книги, которые он находил в отцовской избе, в Приказной палате и которые наверняка подбрасывал ему хорват — блестяще образованный Юрий Крижанич, отбывавший почти 15 лет тобольскую ссылку. Но, думается, и с седлом он не расставался подолгу с юных своих лет, сопровождая отца своего в походах, не уставая поражаться бескрайности сибирских земель и изобилию языков и народов. Не эти ли юношеские опыты любознательности питали его неиссякаемую страсть к познанию родной земли? Так думала я прежде, пытаясь понять, как самоучка становится географом, картографом, этнографом, зодчим и художником. Но сейчас в моих представлениях по этому поводу добавились и чисто прагматические обстоятельства. Семен Ремезов, как «поверстан» в дети боярские, приставлен был к описанию земляных дел и сбору оброка с гулящих людей, для чего ему приходилось постоянно курсировать вверх по Тоболу и вверх и вниз по Иртышу. А что такое земляные дела? Это описание и измерение территорий, которое предусматривает составление чертежей.
Сибирский приказ был прекрасно осведомлен об искусном чертежнике, с успехом выполнявшем все указные задания, будь то планы Тобольска или составление чертежа всей Сибири (1687), выполненного «в пополнок» Годуновскому чертежу. Стоит ли удивляться, что, когда по боярскому приговору 1696 года вменялось поручить в Тобольске «доброму и искусному мастеру» сделать чертеж всея Сибири с описанием сибирских и порубежных народов, с определением уездных границ, то этого мастера не пришлось долго искать.
РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ?
Большая карта, написанная на лощеной бязи, долгое время висела в одном из залов Екатерининского дворца Петербурга, прибитая к стене обыкновенными гвоздями, и, говорят, Петр I любил гонять по этому «Чертежу всех сибирских градов и земель» тех, кто хромал в географических познаниях. Потом передали этот «Чертеж» в Русское географическое общество, а уж оттуда он попал в Петровскую галерею Эрмитажа.
Эта карта и есть в какой-то степени итог многолетней картографической работы Семена Ремезова. Только прежде он составлял городовые и уездные (региональные) карты. А как прибыл с сыном, тоже Семеном, в Москву, Андрей Виниус, думный дьяк Сибирского приказа, наказал составлять обзорный чертеж Сибири, то есть «на одном полотне вместить все сибирские городы». Они работали с сыном вместе. Сначала сняли копии 18 городовых чертежей, дополняя и уточняя их. А затем предстояло решить задачку посложней: попробуй-ка географические показатели 18 сибирских чертежей размером 3×2 аршина каждый перенести с той же степенью подробности на обзорный чертеж размером 3×4 аршина (213×277 см). Словом, здесь Семену Ремезову надлежало не механически совместить частные фрагменты, уменьшенные с помощью пропорционального циркуля, а сделать при совмещении отбор главных объектов: незачем тащить в генеральный чертеж обозначения деревень, волоков, курганов. Важно оставить самые примечательные черты местности, например, крупные извилины реки. Но подобную задачу он уже решал, составляя незадолго до этого чертеж Тобольской земли. В генерализованном чертеже Ремезова впервые правильно отразилась густая речная сеть Сибири, благодаря чему северо-восточная часть Евразии перестала быть белым пятном на карте мира.
remez 2
План деревянного Кремля («Служебная чертежная книга»).

Кстати, в Москве он оказался неспроста. Из-за одних чертежей его едва ли вызвали бы. Но в 1697 году вышел указ о городовом каменном строении Тобольска. Кремль-то был рубленым, деревянным. Предстояла его реконструкция в камне. И кому могли поручить в Сибирском приказе, как не Семену Ремезову, разработать и «наличной чертеж» (проектный план кремлевского ансамбля), и «розметные городовые росписи» (смету)? Летом 1698 года с сыном Семеном он и совершил самое длинное путешествие в своей жизни — через Верхотурье, Соль Вычегодскую, Вологду, Ярославль. В Москве, как представляется, изографу предложили профессиональную выучку в очень интенсивном режиме: тут и анализ привезенной им проектно-сметной документации, и вразумление при Оружейной палате технологическим методам каменного строения (которого в Сибири до того практически не знали), и тесное сотрудничество с думным дьяком Приказа Андреем Виниусом, премудрым, хоть и корыстным голландцем, искусным картографом и книжником-коллекционером. Словом, вот еще где можно увидеть «университеты» Семена Ремезова.
Кстати, Виниус предполагал издать чертежи сибирских земель отдельной книгой, но Семен Ремезов, загруженный на строительстве кремля сверх головы, выслал ему листы своего свода (это и есть «Чертежная книга Сибири») только в 1701 году с оказией, с якутским служилым казаком, который сопровождал обоз с ясашной казной. Известно, что через год книгу переплели, и дело явно клонилось к изданию, да в 1703 году все рухнуло: Андрея Виниуса отстранили от дел, и очень скандальным образом, но это уже другая история.
Понадобилось 300 лет, чтоб основные атласы Семена Ремезова стали доступны для изучения и любования («Чертежная книга Сибири» издана фондом «Возрождение Тобольска» в 2004 году, остальные — в 2006). Получается, что рукописи не горят? Да, не горят, но порой уплывают, и даже за океан. Такой конфуз вышел с «Хорографической книгой» Ремезова (первичные топографические материалы). Ее вывез из России в 1919 году эмигрант — историк картографии Л.С.Багров, и она почивает сейчас в библиотеке Гарвардского университета в Кембрижде (США). Мог ли помышлять об этом наш изограф?
Вот она, тихая радость — перелистывать плотные матовые листы «Служебной чертежной книги», любоваться вязью старинной каллиграфии и трогательными планами Тобольска, выполненными по правилам изобразительной культуры 17 века: объемные рисунки строений и любимый прием изографов — выделять главное (кремль), нарушая соразмерность частей. Подобно этому на иконах изображали святых крупнее, чем соседние здания.
Слово «изограф» восходит по первичному смыслу к «иконописцу», или «иконнику», как тогда говорили. Изограф не создает иллюзию действительности, а пытается в своем «наличном чертеже» уловить ее смысл, сущность.
Что касается ремезовских карт, то их созерцание можно описать как череду, или лестницу удивлений.

УДИВЛЕНИЕ №1
remez 6
Карта Тюменского уезда.

Кинулась рассматривать карту Тюменского уезда и обрадовалась, что увидела знакомые топонимы: деревни Онохино, Червишево, Метелево, Молчаново, Каменка. Всего 338 топонимов, и половина из них — названия рек, озер и болот. Правда, долго сидела в недоумении: река Пышма изображена в верхней части листа, НАД Тюменью. А отгадка в том, что чертежи Ремезова ориентированы по старинке то на север, а то на полдень (юг). Вся проекция порой идет как бы в перевернутом для нас виде. Дальше — больше. В атласах Ремезова вы не найдете привычной для нашего глаза жесткой каркасной сетки параллелей и меридианов, что в Западной Европе в допетровскую пору уже знали. А как тогда обозначать пространственные ориентиры, особенно на обзорных картах? Ремезов, как сын своего века, свои картографические изображения «привязывал» к сети речных и сухопутных маршрутов. Но как можно получить информацию о маршрутах на такой колоссальной территории, как Сибирь? Информацию он брал в собственных земельных «доездах», в расспросах служилых людей, местных жителей, путешественников и других «бывальцов и ведомцов». Он сам говорит, что из таких расспросов узнавал «меру земли и расстояния пути городов, их сел и волостей, узнавал про реки, речки и озера и про Поморские берега, губы и острова и промыслы морские и про всякие урочища». Странное это выражение «расстояния пути городов» надо понимать так, что расстояние на карте измерялось чаще не верстами, а днями пути между пунктами, то есть поприщами. Например, Ремезов дает географический комментарий: «Озеро Ямыш от реки Иртыша пять поприщ» (пять дневных переходов). Правда, при составлении планов городов и крепостей расстояния измеряли точнее, при помощи мерной веревки в саженях.

УДИВЛЕНИЕ №2
В атласах Ремезова — уму непостижимый объем географической информации. Здесь все реки и речки Сибири от вершин до устьев вместе с их притоками, а также старицы, плесы, острова, броды, мели, перевозы, волоки, мельницы, мосты, пристани судам, колодцы, болота, озера. Понятно, что речная сеть была основным фактором в освоении края. Как и сухопутные летние и зимние дороги, вычерченные пунктиром, и волоки — то есть наземные переходы с реки на реку: «Борами волок ходу на оленях четыре дня, а вверх по «Чюдцкое письмо», скопированное с Ирбитского писаного камня. Сосьве ходу две недели».
В водной системе указаны еще ручей, протока-заостровка, исток, курья, устье, ключ, розсохи (два источника, питающие основную реку, двойное верховье). Хотя чего ни коснись — растительности, животного мира, рельефа — такое изобилие понятий, такое детальное описание местности, что можно только сокрушаться, как далеки мы сейчас от природы. Ведь без словарей нам уж не понять многих терминов в обиходе сибирского географа. Например: баярак — овраг, балка; веретея — возвышенная сухая гряда среди болот; лайда — отмель, низменный берег, а в восточной Сибири —озерко от разлива реки; елань — равнинное пространство. Особенно заинтриговало меня слово «урочище». У Ремезова почти ни один текст не обходится без этого слова. Леонид Гольденберг объясняет этот термин через слово «рок», что привело меня в недоумение, а в словаре Владимира Даля это слово восходит к «уречищу» (от «реки»), как прилегающие к реке угодья. Но в конце концов я поняла, что этим словом Ремезов обозначает всякие прилегающие к чему-либо пространства, угодья.
В атласах Ремезова можно найти систему условных обозначений, среди них: город, русская деревня, юрты, улус, мечеть, зимовье, кладбище, мольбище, курганы, караул, столбы (скалистые фигуры выветривания).

УДИВЛЕНИЕ №3
remez 7

«Чудцкое письмо», скопированное с Ирбитского писанного камня.

В 1703 поехал Семен Ремезов с сыном Леонтием выполнять новую службу — «Чертеж земли кунгурского города». Помимо прочего, была еще и конкретная задача — искать кратчайшую дорогу для провозу продукции с железных заводов вниз по Чусовой до Камы. И вдруг в дни пребывания в Кунгурском крае они едут с Леонтием на реку Ирбит в деревню Писанец. Здесь, по слухам, есть Ирбитский писаный камень. И действительно, они увидели на скале из светлого известняка нанесенные красной краской неведомые надписи или рисунки, которые Ремезов назвал «древних лет чюдцкое письмо». И конечно, они копируют их и объединяют 4 рисунка в сюжет «Тавры, снятые с каменей». А возле одной скалы фиксируют, между прочим, «чюдцкое городище з двемя окопи». Стилизованы ли эти изображения в их копиях — пусть это волнует ученых, но разве не потрясает сама их инициатива? Так вот какова степень любознательности ученого самоучки! Ведь археологические изыскания никак не входили ни в производственное задание Ремезова, ни в круг его привычных интересов. Но его сердце исследователя не знало берегов.
Одно слово — изограф. Да, изначально так звали Иконников, но именно иконникам поручали составлять чертежи и карты, и слово несло уже новые смыслы. Строго говоря, и от рук его художеств были заслуги. Расписал золотом с красками выносную часовню «для поставления на реке Иртыше Иорданного освящения воды», а позднее сшил и расписал «конным и пешим полкам 7 камчатых знамен». Возможно, под этими знаменами и сам воевал в экспедиции на реке Миасс. Чего только ему не довелось делать. Искуснейший картограф своего времени, он также отстоял нагорье в Тобольске от великого пожара — и башни, и воеводский двор, и приказ. Градостроитель и зодчий, он изымал беглых из Томска, прибирал в ясак вогуличей и татар, проектировал пороховой и железоделательный заводы, проводил перепись населения Тобольского и Тюменского уездов. Летописец и художник, он набирал рекрутов, руководил сооружением железных снастей и молотов, к городовому строению сооружал кирпичные сараи под Паниным бугром и пять обжигальных печей, был в «посылке» на поимке языков Казачьей орда.. Он измерил родную землю и конным, и пешим ходом, и на нартах, и на лыжах, и плыл на дощаниках, и тонул по вешнему льду. И все же всегда оставался изографом, в сердце которого жила одна святыня, одна икона — Сибирь.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
742px-Asia Map_1745_rusГоворя во вступлении о личной инициативе Аркадия Григорьевича Елфимова в издании главных сибирских древностей, я, возможно, допускаю неточность. Строго говоря, научную значимость трудов Семена Ремезова открыли ему новосибирские ученые Елена Ивановна Дергачева-Скоп и Владимир Николаевич Алексеев (они и сопровождают этот издательский проект своими комментариями). Однако подобное уточнение разве умаляет заслуги Аркадия Елфимова перед отечественной культурой? И тут впору напомнить один любопытный эпизод.
Воспитанием своим Аркадий Елфимов обязан отчиму. Мать с отцом расстались, когда он был совсем еще в нежном возрасте. Однако когда отец скончался, Аркадию, тогда студенту строительного института, досталась от него по наследству стопка книг, и среди них монография Леонида Гольденберга «Семен Ульянович Ремезов, сибирский картограф и географ». На титульном листе книги рука отца вывела странную надпись: «Книга заслуживает вечного хранения для повседневного руководства».
Григорий Алексеевич Елфимов был бухгалтером, человеком не слишком образованным, и загадка его интереса к Семену Ремезову волнует Аркадия Григорьевича и по сию пору. Тем более что судьба настойчиво сводила его с Семеном Ремезовым. Еще занимая командную должность в исполкоме Тобольска (будучи мэром), Аркадий Григорьевич сделал заказ увековечить память сибирского изографа выдающемуся скульптору Олегу Комову. Потом он занимался тем, чтоб дать имя Семена Ремезова улице, ведущей к Кремлю (бывшая Клары Цеткин). А теперь эти факсимильные издания рукописей, не имеющие аналогов в обозримом пространстве отечественной культуры.
Так что же это все-таки была за надпись? Мистическое совпадение? Предначертание судьбы? Отцовский завет?
Людмила БАРАБАНОВА
Тюменские ведомости 22-28 мая 2008 г. №20 (967).

Ремезовская летопись.: 2 комментария

  1. Ольга Стрекаловская

    УДИВЛЕНИЕ №2
    В атласах Ремезова — уму непостижимый объем географической информации. Здесь все реки и речки Сибири от вершин до устьев вместе с их притоками, а также старицы, плесы, острова, броды, мели, перевозы, волоки, мельницы, мосты,
    Вы разве не знаете,что Ремезов был составителем атласа, т.е.просто собрал воедино карты других иконников(их было много, например, карту Тюмени создал иконник Максим Стрекаловский)

    Источник //taynikrus.ru/zagadki-istorii/remezovskaya-letopis/

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *