…Как известно, в 1018 году Болгария была все же завоевана Византией. Первое Болгарское государство прекратило свое существование. Только после 1186 года Болгария сбросила с себя византийское иго, и государство славяно-болгар возродилось.

Однако Первое Болгарское царство просуществовало более пяти веков и оставило заметный след в истории, а также в картах мира, составленных разными авторами.

На этих картах можно отыскать вместе с древними городами Плиской – Плиссой (столицей царства), Враной – Варной, Преславом также и город Расград, или Рускурат*. Это немаловажное свидетельство картографов древности дает путеводную нить: неуловимые, казалось бы, русы, внезапно объявившиеся на Днепре, оставили и далеко к юго-западу от него, за Дунаем, на тропе Трояновой, явный след.

[* Hrasgrad, Ruscurat, он же Хрызы-град.]
Впрочем, вопрос о тропе трояновой – вопрос особый.

По пути на север, па Днепр русы некогда миновали Дунай. Но вряд ли они Смогли вынести с Дуная предания об императоре Траяне: даже клады римских монет на берегах Днепра не позволяют связать века Трояновы с землей Трояновой. В «Слове о полку Игореве» читаем:

«Уже, братья, невеселое время настало, уже степь силу русскую одолела. Обида встала в силах Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову, взмахнула лебедиными крылами на синем море у Дона; прогнала времена счастливые».
Этот короткий фрагмент вызывает множество вопросов. Почему «обида» встала в силах русских? Почему она «вступила девою на землю Троянову»? Что это за лебединые крылья у синего моря, которыми она якобы «взмахнула»? И почему, наконец, обида прогнала времена счастливые? Причем последний из этих вопросов представляется особенно трудным, если записать последнюю строку фрагмента без «осмысленного» перевода на современный русский: «плещучи, упуди жирня времена».

Плещутся лебединые крылья у синего моря, и это не что иное, оказывается, как мотив, сопровождающий трагический факт: степь силу русскую одолела! И обида именно встала в силах Даждьбожьего внука и ступила таки на землю Троянову! Это ли не шарада для досужих умов? Между тем переводчики «Слова» даже не заметили этого сложного места в прославленном нашем памятнике, проскочили мимо, отметив лишь, что Троян – это либо римский император Траян, либо древний бог Троян. Что касается обиды, вставшей в силах внуков Даждьбога, плескающейся и машущей лебедиными крыльями, то это, конечно же, считается поэтическим украшением – мало ли их в «Слове»! Излишне напоминать, что древняя литература конкретна, она обычно не терпит ничего лишнего, не нужного по ходу действия. Но она охотно использует литературные заготовки из более ранних источников. «Синее море» – этот постоянный знак «Слова» – возвращает нас к ранним источникам малоазийского периода. Ведь именно тогда море занимало умы и сердца людей.

Древняя Троя на берегу «синего моря» – только этот город соединяет воедино непонятное и загадочное в вышеприведенном отрывке. Как это ни парадоксально, для того, чтобы рассказать о битве у Дона, автор явно использовал литературный блок, слив в несколько строк и море, и деву-обиду, и лебединые крылья, и поражение, страшное и однозначное в своей предопределенности, а вовсе не такое, каким оно могло быть в половецкий период.

Цикл героических сказаний о Троянской войне послужил легендарному Гомеру основой для создания поэмы из 15700 стихов. Согласно сказаниям царевич Парис из Трои похитил у спартанского царя Менелая жену, красавицу Елену. Как только дева эта вступила на землю Трои, спартанский царь Менелай и его брат Агамемнон собрали рать для морского похода на Трою, Вот почему «обида встала в силах» и обернулась девой! Паруса греческих кораблей напоминали несметную стаю встревоженных лебедей, и весла раскрепили, расплескали воду синего моря близ убежища Париса, у берега земли Трояновой. И совсем как в «Слове», создатель «Илиады» обращается в начале поэмы к Музе – только в «Слове» Муза эта представлена Бояном, соловьем старого времени.

Итак, сказания о. Троянской войне были той общей сокровищницей, из которой почерпнули вдохновение легендарный Гомер и не менее легендарный Боян, внук Велеса. Но не только. Сам факт использования Троянского цикла в «Слове», а также характер и освещение событий свидетельствуют: земля Трояна – это земли Трои и одновременно это синоним русской земли (независимо от масштабов подлинных событий история Трои – это, по крайней мере, литературный факт или факт-сообщение, говоря языком специалистов).

Что ж, вправе спросить историк или читатель, значит, это единственное место в «Слове» и является основой гипотезы и одновременно ее доказательством? На этот вопрос необходимо сразу же ответить отрицательно: в нескольких местах короткой русской поэмы речь недвусмысленно идет о временах Трояновых. Более того, автор поэмы сам говорит об этом, как бы предупреждая читателя. Но для того чтобы в этом убедиться, недостаточно беглого чтения. Попробуем же прочесть несколько таких мест «Слова» с подобающим случаю вниманием.

Вот, к примеру, автор вспоминает Бояна, который мог бы воспеть храбрые русские полки, «скача по мыс-лену древу, умом летая под облаками, свивая славу давнего и нынешнего времени, волком рыща по тропе Трояновой через поля на горы». Допустим, что тропа Троянова – это действительно дорога, проложенная императором Траяном и ведущая в Рим. Что же получается? Боян, внук самого Велеса, пустился бы по этой дороге стремглав в сторону Рима? Или, быть может, волком рыскал бы в обратном направлении? Вероятно, это обстоятельство и не заслуживало бы удивления: чего не бывает в поэтических произведениях! Но здесь все же следует удивиться. Потому что не надо забывать о цели такого экстравагантного маршрута великого русского певца. А целью является поэтическое вдохновение и ничто иное. Строкой выше автор называет древнего певца соловьем старого времени, и воспеть полки Боян мог бы по-соловьиному.

Воспеть полки… Для этого-то Боян должен почерпнуть вдохновение на тропе Трояновой – легендарной тропе, с которой только и могут быть связаны предания или воспоминания, дорогие его сердцу, понятные ему, заветные. Впрочем, точный смысл сказанного в «Слове» был уже утрачен ко времени княжения Игоря и его ратного подвига: тропа Троянова воспринималась уже как тропа, освященная поэтической традицией, тропа богов, тропа легенд. Об этом свидетельствуют указания других письменных источников, где Троян назван древним богом. Об этом же говорит отсутствие упоминаний о Трое в летописях. Разумеется, все такие упоминания заодно со всеми другими историческими эпизодами должны были быть неминуемо вычеркнуты из всех рукописей строгими церковниками: крамоле и подлинной истории не место в книгах, где все начинается с Библии, апостола Андрея, и лишь затем, после изрядного вымаранного куска, соответствующего примерно тысячелетию русской истории, летописцы сразу переходили к текущим делам христианских князей.

Но Боян к этому времени все еще рыскал по своей излюбленной тропе – поэтическое слово более консервативно, чем отредактированные документы, и удерживает несколько конкретных указаний. Вернемся же к ним.

«Свивая славу…» Это Боян «свивал» славу времен, но свивал он ее все же на троне Трояновой и нигде иначе. Троянский цикл был близок и понятен древнему певцу.

«О, далече зашел сокол, птиц избивая, к морю!» Остановимся на этой строке, так странно указывающей место действия, удаленное от степняков-половцев с их табунами. Здесь опять звучит морская тема. (Вообще же море, как указывалось выше, упоминается в «Слове» гораздо чаще, чем поле, – факт более чем странный с точки зрения обычной, не «поэтической» логики.)

Но если сокол-князь «зашел к морю», то, значит, была какая-то причина тому. Какая же? Вряд ли в древнерусской истории можно отыскать много подобных случаев, когда дружина князя вместе с самим князем совершает демарш к морю, «избивая» по пути врага. Как же удалось это Игорю, второстепенному, повторяем, князю? Или опять поэтическое преувеличение? Нет, все обстоит гораздо проще: использованы литературные заготовки древних преданий. Преданий о Троянской войне. Ведь предупреждал же автор «Слова», что Боян мог бы «рыскать» по тропе Трояновой! Какие же основания не верить самому автору «Слова»?

Каких же птиц избивал сокол? И что это за «пламенный рог» тремя-четырьмя строками ниже? Что за клик карны? И почему «жля поскочи по Русской земле»?

Выше говорилось о греческих парусах, которые поэту могут напомнить стаю лебедей. Поэтический Илион их помнил. В шестнадцатой книге «Илиады» Ахилл передает свои доспехи Патроклу, Патрокл с дружиной отбивает натиск троянцев. Цель троянцев – поджечь корабли противника. Это один из важных героических эпизодов всей Троянской войны и, возможно, Троянского цикла. Патрокл преследует троянцев до самых стен их родного города. Здесь, у городских стен, разгорается бой. В шестнадцатой и последующих книгах «Илиады» намечен резкий перелом в событиях войны. Троянцы обречены на поражение. Этому должны были с неизбежностью соответствовать самые драматические эпизоды Троянского цикла. И если принять версию об использовании их певцом Бояном и вслед за ним автором «Слова», то именно об этих эпизодах надо вспомнить прежде всего. Они наиболее значимы, и к ним автор должен был обратиться, ища вдохновения па тропе Трояновой.

Не станем, однако, перечислять и объяснять все эпизоды и темные места «Слова», относящиеся к тропе Трояновой и векам Трояновым. Внимательный историк или читатель сможет выделить их и понять.

Но если тропа троян – жителей Трои, искавших место для новых поселений, начиналась у берегов Средиземного моря, то где она могла кончаться? Куда она вела? Первый рубеж – Босфор, мост между Европой и Азией. Второй – Дунай. Далее, за Дунаем, простирались степи и леса, и путь мог пролегать вдоль рек. Это естественно, что морской народ выбирал большие, судоходные многоводные реки. «Тропа Трояна» вела вовсе не в Рим, а далеко на север, к новому морю – Балтийскому. От моря и до моря – таков путь многих пародов.

Народы и племена вовсе не сидели на одном месте. Даже на рубеже нашей эры, в эпоху расцвета земледелия, история, например, многих германских племен представляет собой непрерывное блуждание по огромной территории, иногда от Средиземного до Балтийского моря и от Черного моря до Атлантического океана.

Отметим теперь важный факт.

Во время расцвета Этрурии прах покойников помещали в так называемые антропоморфные канопы, или лицевые урны. Это керамические сосуды, которым придавалось иногда почти фотографическое сходство с умершим или умершей. А далеко от Этрурии, в Балтийском Поморье, хорошо известен тот же обычай – и в то же самое время. Вот что пишет академик Б. А. Рыбаков:

«…В восточнопоморской культуре, называемой новейшими учеными «вейхеровско-кротошинской» (VI- II вв. до н. э.), хорошо представлены знаменитые лицевые урны с прахом сожженных покойников. Группируясь главным образом в Гданьском Поморье, они доходят па юго-западе до среднего течения Одера, встречаясь па всем пространстве поморской культуры и тем самым внедряясь в основной праславянский массив… Лицевые урны не только снабжены схематическими личинами женщин с серьгами и бородатых мужчин, но вся урна в целом воспроизводит схематично фигуру человека».
Точно так же воспроизводят фигуру человека и этрусские урны. И урны из Трои*. Только вот троянские урны древнее этрусских и поморских. Так и должно быть, ведь сначала была процветающая Троя, затем – война, разорение, бегство, исход из родного города. Этот исход означал, что вся область, называвшаяся Троадой, была разорена. И потому была проложена «тропа Трояна». Прошло несколько столетий – и выходцы из Трои, из Троады, из Малой Азии расселились в новых для них местах – на Балтике, по берегам рек, озер, а часть, из малоазийцев перебралась на территорию нынешней Италии. Там возникла Этрурия – колыбель Рима, впоследствии уничтожившего ее, поправшего даже память о ней – в истории, увы, не воздается добром за добро, светом за свет, ее законы вовсе не повторяют идиллические умозаключения иных теоретиков.

[*На этот факт обратил внимание автора статьи проф. А. Г. Кузьмин.]
Древнейший слой верований и представлений живет в «Слове» параллельно с реальными событиями XII века до н. э., то есть спустя два с половиной тысячелетия. Это говорит о глубине памяти. Но не только. Нет мистической «народной памяти». Сложная картина древней жизни отражается в мифах, сказаниях, в обрядах и таким путем передается потомкам. Стало быть, уместно искать эти два-три тысячелетия, «вырезанных» комментаторами…

В. ЩЕРБАКОВ